Анар «Деде Горгуд»

…Шатер Дели Кочара стоял подле русла высохшей реки. Кочар перебросил мост через безводную реку и принуждал путников по этому мосту проходить. С проходящих он брал тридцать монет, а с мимо идущих битьём выколачивал сорок.

Вот и сейчас он избивал какого-то купца. Купец, плача, приговаривал:

— Ай, джигит, зачем ты так поступаешь, зачем заставляешь с прямой дороги сворачивать на этот негодный мост?

Дели Кочар орал:

— Что ты сказал, сам негодный и сын негодного? Есть ли кто-нибудь яростнее меня, сильнее меня, чтобы мне перечить! Моя богатырская слава дошла до Греции, до Сирии! Десять тысяч врагов мне в забаву. Двадцать тысяч мне для разминки. Тридцать тысяч для меня трава. На сорок тысяч я прищурюсь. Пятьдесят тысяч — с места не тронусь. Шестьдесят тысяч — не вскинусь. Восемьдесят тысяч — не дрогну. Девяносто тысяч — не умолкну. Сто тысяч — не растеряюсь, возьму в руки свой непреклонный меч, взмахну мечом, снесу им головы, а уж тогда остановлюсь. Есть ли такие удалые джигиты, как я?

Кочар избивал купца и повторял:

— Не хотите проходить по мосту, чёрт с вами, но платите тогда сорок монет.

Купец спросил:

— Хорошо, а сколько ты возьмёшь, если мы пройдём по мосту?

Дели Кочар молвил:

— Если пройдёте по мосту — тридцать.

Купец высыпал деньги на ладонь Дели Кочара, погнал верблюдов по мосту.

Дели Кочар расхохотался, глядя им вслед, потом выпил огромный кувшин вина, — вино лилось ему на усы, на подбородок, на шею.

Он всё пил и пил. В это время подъехал Деде Коркут, спешился, поздоровался.

Дели Кочар, все еще не отрываясь от кувшина, посмотрел на Деде Коркута, потом отвечал насмешливо:

— Ну, здравствуй!

Еще немного отпил и закричал:

— Эй, ты, чей ум расстроен, чьи поступки нелепы, на чьем лице всемогущий написал приговор! У кого есть ноги, тот сюда не идёт. У кого есть губы, из моей реки не пьёт. Что с тобой? Или настал твой смертный час? Что тебе здесь делать?

Деде Коркут молвил:

— Я пришел подняться на твою отвесную гору. Я пришел переправиться через твою многоводную реку. Я пришел быть сжатым твоей тесной пазухой, быть придавленным твоим широким сапогом. Ту, что светлее месяца, ту, что чище воды, сестру твою Банучичек пришел я сватать за Бамсы Бейрека.

Дели Кочар остолбенел. Некоторое время он дико смотрел на Деде Коркута, потом вскочил с места как ужаленный и завопил:

— Эй, кто там! Оружие моё несите, черного жеребца ведите!

Привели черного жеребца, принесли оружие, Дели Кочар вскочил на коня, выхватил меч. Деде Горгуд тоже не медлил: он поскакал. Дели Кочар кинулся в погоню. Один жеребец под Деде Горгудом устал, он перескочил на другого. Дели Кочар настиг Деде Горгуда, занес над его головой меч и хотел уже поразить его.

Деде Горгуд молвил:

— Да засохнет нечестивая рука!

И рука Дели Кочара застыла в воздухе.

— Помоги! Помоги! — вскричал Дели Кочар. — Деде, исцели мне руку, я отдам сестру за Бамсы Бейрека!

Деде Горгуд молвил:

— Хорошо, опусти руку!

И рука Дели Кочара стала здоровой. Он опустил её и сказал:

— Дадите ли вы мне то, чего потребую за сестру?

— Дадим! Скажи, чего ты хочешь?

— Тысячу верблюдов… Тысячу жеребцов… Тысячу баранов…Тысячу бесхвостых и безухих псов. Да еще тысячу блох.

— Чего? Блох?

— Да, блох! Тысячу! Если хоть на одну будет меньше, я тебя убью.

Деде Горгуд вернулся в дом Бейбуры. Бейбура спросил:

— Деде, парень или девчонка?

Деде ответил:

— Парень.

— А как ты спасся из рук Дели Кочара?

— Да уж спасся! И девушку высватал.

Деде Горгуд передал условия Дели Кочара. Они посмеялись, но Бейбура задумался.

— Хорошо, Деде, — сказал он. — Если я все устрою, блох ты добудешь?

— Добуду.

Табуны жеребцов, стада верблюдов, отары овец двигались к Дели Кочару.

Дели Кочар стоял подле моста, тянул вино из кувшина и пересчитывал их.

— Три по тридцать, пять по тридцать, десять по тридцать…

Наконец он пересчитал и собак:

— Тысяча! — сказал он и вдруг обернулся к Деде Горгуду: — Деде! А где мои блохи?

— Ах, Кочар, сынок, я собрал всех блох в одном месте. Пойдём отберём тех, которые пожирнее, а худых оставим. Ступай за мной.

Деде Горгуд привёл Кочара на скотный двор.

— Раздевайся, — сказал он.

— Зачем? — спросил Кочар.

— Ну как же! А то они спрячутся в складках одежды и многих недосчитаемся.

Дели Кочар разделся догола. Деде Горгуд ввёл его в загон, закрыл дверь. Загон был полон блох. Блохи впились в тело Дели Кочара. Кочар видит — сил нет выдержать, завопил в голос:

— На помощь, Деде, спасай! Ради Бога, отвори, дай мне выйти!

Деде Горгуд стоял снаружи и усмехался:

— Кочар, сынок, что ты шумишь? Ведь ты просил об этом. Пересчитай, их ровно тысяча! Может, не нравятся? Жирных возьми, тощих оставь.

Дели Кочар выл:

— Увы, Деде, взял бы господь и жирных, и тощих! Выведи меня отсюда, Деде! Да буду я твоей жертвой! Ой!..

Вопли Кочара поднимались до небес. Деде Горгуд открыл дверь. Голый Кочар выскочил из загона, его облепили блохи, лица не было видно. Он упал к ногам Деде.

— Ради бога, помилуй меня, — твердил он, — всех баранов зарежу в твою честь!

Деде Горгуд сказал:

— Беги, сынок, в воду окунись.

Дели Кочар помчался к реке, кинулся в воду.

Деде Коркут прискакал в край огузов. Издалека он начал кричать:

— Магарыч! Магарыч!

Бейбура вышел ему навстречу, разбил яйцо о лоб его коня.

В доме Бейбуры начались приготовления к свадьбе.

Из тканей, предназначенных для невесты, связывали узлы, составляли тюки. Чулки, обувь, уголь, дрова, луковицы, полотенца — всё это отложили в сторону, ибо это знаки бедности, темноты, холода, голода, разлуки.

Бараньи рога обвивали красной лентой, морды и ноги красили хной. На шеи коням вешали кисточки. Украшали верблюдов бубенцами.

Банучичек в своем шатре шила Бейреку белый кафтан. Фатьма Брюхатая клала хну на головы, руки, ноги матери Бейрека — Айны Мелек и трёх его сестёр — Гюнай, Айсёль и Гюнёль.

Гысырджа Енгя клала хну на голову, руки и ноги Банучичек, подкрашивала щёки румянами, глаза и брови — сурьмой…

Утром Бейрек с товарищами вышел на равнину, примыкающую к земле огузской.

Джигит, когда женился, должен был пустить стрелу, где падала стрела, там ставили свадебный шатер.

Бейрек тоже натянул лук, пустил стрелу. Где упала стрела, он поставил свой свадебный шатёр. Джигиты начали скачки.

В группе молодых наездников Бейрека был Ялынджык. Хотя лицо его улыбалось, в сердце у него запеклась чёрная кровь.

Прискакали всадники от Банучичек, привезли тюки с подарками. Дали Бейреку сшитый Банучичек белый кафтан. Бейрек вошёл в свой шатер, вышел оттуда в белом кафтане. Один из дружков молвил:

— Поздравляю, носи на здоровье!

Бейрек отвечал:

— Отчего вы такие грустные?

Другой дружок молвил:

— Как нам не грустить? Ты в новом кафтане, а мы — в старых.

Бейрек отвечал:

— Что из-за таких пустяков огорчаться? Сегодня я надел, завтра ты наденешь. Семь дней, семь ночей будет свадьба, каждый день пусть кто-либо из вас надевает, а потом отдадим бедному.

Семь дней, семь ночей длилась свадьба. Джигиты стреляли в быков, козлов, оленей, выбитых на скалах Гобустана, скакали на конях, бились на мечах, боролись, водили хороводы. И каждый день белый кафтан Бейрека красовался на одном из его молодых друзей.

А на Фиалковом эйлаге Гыз-Беновша тоже кипела праздничная суматоха. На Банучичек надевали свадебное платье. Гысырджа Енгя держала перед ней зеркало, мать повязывала ей красный тюрбан.

Джигиты постарше собрались в шатре Бейбуры. Здесь были и Газан, и Алп Аруз, и Аман, и Карабудаг. Деде Горгуд играл на кобзе и пел:

И еще пел Деде Горгуд. Послушаем, что он пел:

— Ах, госпожа моя!

 Сколько б ни сыпал снег, к весне растает;

Цветами-травами покрытый луг к осени пожелтеет;

Из вешних вод моря не получится;

Из пепла холма не насыпать;

Из старого хлопка холста не соткать;

Из старого врага друга не сделать;

Если девушка у матери не научится, чести не сбережёт;

Если сын у отца не научится, стола не накроет;

Сын создание отца. Один из двух его глаз.

И еще пел Деде Коркут. Послушаем, что он пел:

— Ах, госпожа моя!

Чем булатный меч в нечистой руке, лучше безоружность;

Чем высокий дом без добрых гостей, лучше бездомовье;

Чем горькие травы, которых конь не берет, лучше пустыня;

Чем горькие воды, которых человек не пьёт, лучше безводье;

Чем негодный сын, отцово имя уронивший, лучше бездетность;

Чем дурное семя в материнской утробе, лучше бесплодье.

Ах, госпожа моя!

Закончил петь Деде Горгуд, джигиты разошлись по одному, по два, каждый двинулся к себе домой.

…На краю стойбища были развалины; ночью, в лунном свете они отбрасывали причудливые тени. Здесь выли бродячие собаки, ухали совы. К одной из стен прижались двое. Их можно было узнать по теням: один из них Алп Аруз, другой — человек под чёрным башлыком.

Говорил Алп Аруз:

— Кыпчак Мелик не торопится, ждёт случая. Значит, надо найти другой путь. Договоримся с каганом крепости Бейбурд. Поскорее скачи, отнеси весть в крепость Бейбурд. Скажи кагану, что Дели Кочар обещал свою сестру его племяннику, а сам изменил слову: отдал девушку Бейреку на Сером жеребце. Завтра ночью они войдут в свадебный шатёр. Скажи: если уберут Бейрека, Газан тоже пропал. Его опора — Бейрек.

Человек под чёрным башлыком вскочил на коня. Когда он скакал, не было слышно стука копыт. Всадник растаял в темноте, исчез с глаз долой.

Банучичек лежала в своём шатре, через открытую дверь смотрела в небо, на утреннюю звезду, нюхала брошенные у подушки вороха полыни. Сон не шёл к ней.

Бейрек в своём шатре тоже нюхал полынь, смотрел на звезду, думал. Понемногу сон сморил его, он смежил веки, заснул.

Свадебный шатер Бейрека стоял посреди пустынной бескрайней степи. На расстоянии семи деревьев не видать искорки, не слыхать шороха. Только откуда-то доносится пение птицы Исаг-Мусаг. Серый жеребец Бейрека далеко, в табуне. У Серого жеребца была привычка: как почует запах врага, начинает бить копытом, пыль поднимает столбом. Вот и теперь он стоял и рыл копытом землю, фыркал, ржал, но никто его не слышал.

Под покровом ночи восемь всадников тихо сошли с коней и, оглядываясь, подошли к свадебному шатру. Семеро с толстым арканом вошли в шатёр, а один стоял в засаде. Из шатра послышался глухой стон, и вскоре семеро вышли оттуда. Выволокли связанного Бейрека с заткнутым ртом, кинули его на спину коня и ускакали так же тихо, как появились. Семеро ускакали, один остался. Оставшийся был под чёрным башлыком. Только всадники скрылись, он выхватил меч и с безмерной злобой начал кромсать шатёр. Злоба его не остывала, он вскочил на коня и стал топтать остатки шатра копытами. Сровнял его с землёй и ускакал.

В доме Газана собрались джигиты. Был здесь и Деде Горгуд.

Газан молвил:

— Деде, что посоветуешь?

Деде Коркут ответил:

— Что под землёй делается — змея знает, что на земле — человек. Пошли джигитов на четыре стороны света, пусть принесут весть — жив Бейрек или мертв.

Газан молвил:

— Аман пусть отправится на восток, Дондар — на запад, Карабудаг пусть принесёт весть с южной, солнечной стороны горы Аладаг; Ялынджык — с северной, теневой стороны горы Газылык. Тому, кто проведает, что Бейрек жив, дам богатство. Кто удостоверит, что он мёртв, получит Банучичек.

Джигиты сели на коней, поскакали на четыре стороны света.

Оставшиеся ждали. Ждал Газан. Банучичек не отрывала взора от дороги. Отец Бейрека, его мать и сестры стояли на перекрёстке.

Аман вернулся, покачал головой.

— Не нашлось никого, кто сказал бы, что видел Бейрека, — молвил он.

Дондар вернулся, потупил взор:

— Нет никаких следов.

Карабудаг вернулся:

— Не нашёл я следов Бейрека.

Ялынджык появился, спешился и зарыдал.

— О Бейрек, милый брат… — приговаривал он. — Мой друг, не достигший желанного…

Газан сказал:

— Ялынджык, что за весть ты принёс?

– Какую весть я мог принести, хан Газан? Лучше б я её вовсе не приносил. Презренный враг выкрал Бейрека, разрезал на части, разбросал по горам и долам на добычу воронам и ястребам…

Газан сказал:

— А как ты узнал об этом?

Ялынджык, плача, достал из сумки окровавленный белый кафтан Бейрека, тот самый, что шила ему Банучичек.

— Вот кафтан Бейрека, — молвил он, — невеста шила.

Газан сказал:

— Мы его не узнаем. Отнесите к невесте. Раз шила, узнает.

Кафтан принесли Банучичек. Увидев его в крови, Банучичек громко зарыдала:

— Увы, мой царь, мой джигит! Увы, мой сокол-джигит, властитель моих алых губ, отрада моих очей, опора моей головы! Не насмотрелась я досыта на твое лицо, хан мой, джигит! Куда же ты ушел, оставил меня одну, о Бейрек!

Стеная, она разорвала ворот, вонзила острые ногти в белое лицо, стала бить себя, стала раздирать алые щёки, подобные осеннему яблоку.

В край огузский пришло горе. Бейбура бросил наземь чалму, оделся в черное, разорвал ворот, зарыдал, приговаривая:

— Сын, сын мой!

Айна Мелек рвала на себе волосы. Сёстры плакали и кричали, приговаривая:

— Увы, брат, милый брат! Наш единственный брат, не достигший желанного!

Сняли сестры белую одежду, надели чёрную. Газан-хан снял белую одежду, надел чёрную. Друзья Бейрека, все огузские джигиты сняли белое, надели чёрное. Они устали надеяться.

Мать Бейрека, сестры, Банучичек положили перед собой одежды его и стали плакать, причитая:

— О сын, о брат, о Бейрек! Как луна ты родился, как солнце ты закатился. Да буду я жертвой твоей равнины, твоей горы, где пасутся козы! О Бейрек, под ним Серый жеребец, в руке — черная плеть, спина — как утес, за плечами — девяносто стрел, кинжал серебряный, меч стальной, разрывающий грудь врага! О Бейрек, львиное сердце…! О Бейрек, фиалковые усы, ростом с кипарис, торсом как стальные врата, грудь широкая, о Бейрек! Глаза — ловцы девушек, язык — услада девушек, куда ты ушел, Бейрек! Путь твой далек, не уходи, слёзы наши льются, не уходи, о Бейрек! Исчезнувший брат, пропавший сын, вай!…

У Серого жеребца отрезали хвост, положили ему на круп одежду Бейрека, его окровавленный кафтан, поверх — черное покрывало. Отец Бейрека, его мать, сестры, Банучичек впереди коня обошли весь край, пришли к поверженному шатру.

Айна Мелек сказала:

— Дитя мое, свадебный шатер стал твоей могилой! Господь и могилой тебя обделил…

Вдруг Серый жеребец фыркнул, скинул одежду Бейрека и ускакал. За ним никто не погнался. Конь скакал, удалялся из глаз, исчез совсем…

Крепость Бейбурд стояла высоко в горах, выше облаков. По извилистым тропам взбирались семеро всадников. Впереди брёл пеший — руки связаны за спиной, ноги в цепях. Это был Бейрек. Открываются железные ворота, отряд входит внутрь, железные ворота запираются…

… Деде Горгуд играет на кобзе: